- А ваш слушатель, он какой?
- Я пытаюсь обращаться к очень разным людям. Приходится играть с рок-группами. Не потому, что я рок люблю: на самом деле я вообще его не слушаю. Однако в нашей стране именно эта музыка пользуется значительной популярностью, и именно там для меня есть возможность высказаться. Знаете, это трудно - создать свое собственное пространство и свою культурную нишу, в которой бы ты ориентировался на своих слушателей. Что поделать, я живу в стране, в которой современная авангардистская музыка не в почете. Поэтому стараюсь внедряться в какие-то другие стили, другие культурные ниши.
- За современным искусством следите?
- Слежу, но, наверное, недостаточно. Меня сейчас больше занимают не мировоззренческие проблемы, не проблемы содержания, а проблемы формы. В последнее время я начал увлекаться электронной музыкой. Я понимаю, что молодежь постепенно с рок-музыкой расстается и все больше начинает слушать электронную. Именно туда уходит энергия. А где энергия молодежи, там и будущее. Раз это востребовано, значит надо этому учиться. Я ведь не хочу быть пенсионером и, так скажем, «музейным работником». А героический период рока уже давно прошел. Я думаю, что последней настоящей рок-группой была «Гражданская Оборона». Это был бескомпромиссный, грязный и идеологически осмысленный рок. Не игра в рок-музыку, а действительно настоящая рок-музыка.
- Вы во многом были свидетелем становления рок-музыки в нашей стране. Расскажите о том периоде и о проекте «Поп-Механика», в котором вы выступали вместе с Сергеем Курёхиным.
- Сергей относился к рок-музыке так же, как и я. Он просто очень любил все модное, поэтому использовал музыкантов ленинградского рок-клуба в качестве точки опоры. Для него это была определенная игра. Во второй половине восьмидесятых наступил «золотой» период Курёхина. Представьте, со своей «Поп-Механикой» он собирал площадки на десять тысяч мест.
- Год назад депутат «Единой России» Евгений Федоров заявил, что Виктор Цой был агентом ЦРУ, а песни писали ему нанятые люди. Якобы все его творчество было призвано посеять смуту в сердца советских людей. Как вы отреагировали на это заявление?
- Мне было очень странно это слышать. Я знал Виктора лично и могу сказать, что как человек он очень сильно отличался от того образа, который мы все видели на сцене. Тогда в моде было такое раздвоение личности. Таким же был и Курёхин, а Петр Мамонов и сейчас таким является: этаким актером по жизни. Цой был очень скромным, застенчивым человеком. Молчаливым и незаметным. Я познакомился с ним на поэтическом вечере. Он скромно сидел в уголке и играл на неподзвученной гитаре. А суперзвездой по имени Солнце Цой был только на сцене. Мало кто знает, что Виктору очень нравились итальянские певцы Пупо, «Рики и Повери»...
- То есть итальянская попса?
- Да, он очень любил итальянскую поп-музыку. В позднем СССР итальянские певцы были намного популярнее, чем британский или американский рок. Так что Цой в какой-то степени - это наш ответ итальянской эстраде. Ну и, само собой, человек со своеобразным поэтическим миром. Я впервые о нем услышал, когда «Кино» состояло из двух людей - Рыбы и Цоя. Потом постепенно Виктор начал сближаться с «Аквариумом» и во всем подражать Боре Гребенщикову.
- Как вы думаете, почему Борис Гребенщиков и Петр Мамонов сейчас ударились в религию?
- Я думаю, это просто свойственно бывшим неформалам. Обращение в религию зачастую происходит, когда человек зависит от какой-то субкультуры и, исчерпав ее возможности, переходит к другой. Он не может быть просто свободной личностью. Ему все равно нужен некоторый порядок, чей-то авторитет, какой то свод законов. Не важно хиппи-культура это или церковная. А просто быть самому и в каждый момент времени выносить какое-то свое самостоятельное мнение такие люди не могут. Кто-то в родноверие обращается, кто-то - в буддизм. К примеру, меня есть знакомый, глава московских хиппи по прозвищу Вася Лонг. После заката хиппизма он уехал и 14 лет прожил рядом с тем старцем, которого Петр Мамонов сыграл в фильме «Остров». А девушка, с которой у меня когда-то были романтические отношения, перешла в веру сикхов. Это те, которые Индиру Ганди убили. Сейчас живет в Лондоне, ходит в тюрбане, разговаривает на пенжаби. Люди ищут какого-то авторитета, у людей нет ощущения собственной значимости, им по-прежнему нужно, чтобы кто-то ими понукал. Просто при советской власти существовал авторитет государства. Человеку говорили: иди туда, делай это. И вдруг наступил период 90-х, когда никто ничего не говорил, и совсем не понятно было, что нужно делать. Не было никаких ценностей, никаких авторитетов. Люди психологически почувствовали себя очень тяжело. Отсюда всевозможные секты, религии и так далее.
- Какую книгу посоветуете к прочтению?
- Мне очень понравилась книга Водолазкина «Лавр». С удовольствием прочитал «Обитель» Захара Прилепина. Еще нравятся писатели Юрий Поляков и Андрей Бычков. Я часто работаю на одной сцене с поэтами Максимом Амелиным и Вячеславом Куприяновым: они читают стихи, а я создаю звуковой фон. Мне также посчастливилось выступать с писателем Мишелем Уэльбеком. Тогда он был еще не таким известным, и, если честно, мне не понравился. А потом я узнал, что он получил ряд премий, и с интересом стал читать его книги. Уэльбек очень интересный смелый человек, нон-конформист.
- А вы считаете себя нон-конформистом?
- Очень сложно сказать. Но я знаю, что моя жена считает меня абсолютным нон-конформистом, потому что мой образ мышления и поведения не совпадает с традиционным московским. Знаете какие в Москве ценности? Квартира, дача, машина, карьера... Материальные блага. Этим пропитана современная Москва. В этом я нон-конформист. Но в какой-то степени меня можно назвать и конформистом, потому что патриотизм, любовь к родине являются для меня абсолютно важнейшей ценностью номер один. Богемная часть московского общества меня в этом не поддерживает.
- Вам хорошо знакомо такое понятие, как система?
- Я живу в Москве. А Москва - город, в котором много систем. Нужно быть в какой-то из них, так многие считают. В своей жизни я принадлежал к такой, скажем, художественно-оппозиционной системе. Прозападной. Последние лет 10-15 я сильно в так называемой прогрессивной интеллигенции разочаровался. Знаете, я ведь поддерживаю присоединение Крыма. Это вызвало конфликты с целым миром московских непризнанных поэтов и богемных литераторов. Мир современного искусства тоже меня разочаровывает. Я участвую в нем не как артист, а как художественный архивариус: создал сайт о московском концептуализме. Но позицию многих современных художников не разделяю. Есть, конечно, люди, которые меня поддерживают, они в меньшей степени ориентированы на Запад, на моду, на гранты, на поездки за границу. Меньше сосредоточены на связи со своей собственной страной. Я много езжу по России. И в этом году проехал на поезде от Москвы до Владивостока. Был в Нижневартовске, в Сургуте, в Новокузнецке, Иркутске, Чите, Улан-удэ. В день Святого Валентина выступал в новосибирском крематории. Большинство наших российских музыкантов стремится за границу куда-нибудь поехать выступать. А для меня не так важно ездить за рубеж, как по своей собственной стране.
- Во время этого путешествия у вас в голове сложился портрет современной России?
- Настоящая Россия совсем не похожа на Москву и Питер. В Москве много «понаехавших» со всей страны. Наша столица - это вся страна в ее наиболее активных и наглых представителях. А Россия кажется мне очень перспективной. В Сибири и на Урале живут талантливые музыканты, которые заслуживают признания.
- Вы часто посещаете могилу своего брата?
- На могилу Егора в Омск я приезжаю примерно раз в два месяца. Мой отец по-прежнему живет в Чкаловском поселке, ему сейчас идет 90 год. Мы с ним созваниваемся по выходным, обсуждаем разные вопросы, например, новости политики, я рассказываю ему о детях и внуках. Кстати, моя старшая внучка в этом году закончила школу, а младшая дочка еще ходит в детский сад.
- Расскажите, как вас с братом воспитывали родители? И почему так получилось, что вы с Егором выросли настолько разными?
- Мы с братом всем обязаны родителям. Они очень много сил посвящали тому, чтобы у нас было счастливое детство. Но в то время молодые люди самовыражались через некоторую оппозиционность. Вообще молодому человеку очень свойственно протестовать, потому что он хочет найти свое место в мире взрослых, и, как правило, становление личности связано с отрицанием. Родители отдали меня в музыкальную школу, а я не хотел учиться: даже руку зажимал между дверями в школе, чтобы она опухла, и я не мог посещать занятия. После школы я перебрался в Москву. Через несколько лет Егор переехал ко мне: поступил в строительное ПТУ, но его выгнали за злостные прогулы. У меня был свой путь: фри-джаз, экспериментальная музыка, перфомансы, концептуализм. А Егор был другим: ведь его детство прошло в Чкаловске, или, как его еще называют, «Чикаго», неблагополучном рабочем поселке с криминальной обстановкой. Он считал, что идеальный мир Москвы, в который я пытался его втащить, это нечестно и неправильно. Считал себя частью другого мира, частью «поганой молодежи». Поэтому, когда у него не сложилось в Москве, он вернулся в Омск с познаниями, которые почерпнул в столице, в кругах, в которые я его ввел. Я думаю, что «Гражданская Оборона» так популярна потому, что такие чкаловские поселки повсюду в нашей стране. Конечно, он гениальный поэт, выдающийся и талантливый, создал такой синтетический жанр авторской музыки, которая отчасти похожа на западно-европейский панк, немного смахивает на «Дорз» и на психоделическую волну. Может ли быть психоделический панк? Не знаю. Но вот его музыка намного шире, чем просто панк. Это такие отголоски и Джона Кейджа, и концептуализма, новый неподражательный мир.
- Вы с Егором разные пластинки слушали?
- Мне посчастливилось познакомиться с райкомовским работником, который снабжал меня пластинками за определенную плату. Мне кажется, что мы знали о фри-джазе, больше, чем западные люди. Пластинки привозили спортсмены из-за рубежа и продавали их здесь втридорога. Пластинку слушал не один человек, с нее делалось масса копий на магнитной ленте, что, конечно, сказывалось на качестве. Меня рок-музыка вообще не интересовала. Моим кумиром был Акира Саката, а брат слушал «Воскресение», «Аквариум», «Машину времени». Какое-то влияние я на брата, конечно, оказал. Он состоялся таким ярким и оригинальным музыкантом, потому что в значительной степени меня не слушался. Не исключаю, что он был в большей степени прав, чем я. Его позиция была более цельной.
Ирина Буркина
Фото: Диана Огородникова и открытые интернет-источники
Версия для печати
