«Здание-храмину Омского драматического театра мы знали и любили как великолепную достопримечательность нашего города… Из далёких лет школьного детства я, ещё не будучи зрителем драматического театра, знал и любил его легендарных актёров. Так, помню, одинокие горделивые прогулки по правой стороне улицы Ленина статного старика Михаила Николаевича Потоцкого, узнавал приземистую хитроватую стать Алексея Фёдоровича Теплова, легендарность ореола небожителей вокруг имени и творчества известной актрисы русской провинции и замечательного режиссёра Лины Семёновны Самборской и Екатерины Алексеевны Головиной, ведущей артистки омской сцены 1950-х годов…». 

«Из чувства неуёмного энтузиазма и товарищества я сам попал на самодеятельную сцену историко-филологического факультета педагогического института, начал вчитываться в тексты, изучая русскую и мировую драматургию, и уже не инстинктивно, а более осознанно стал понимать и особенности драматического произведения, и своеобразие его интерпретации мастерами. Я полюбил театр, мне захотелось о нём думать, формулировать свои впечатления об увиденном, пробовать писать, чтобы точнее осмыслить и отдельный спектакль, и его место в репертуаре театра, и творческие удачи актёров». 

Так, в 1990 году в №8 журнала «Омск театральный» была опубликована статья Вадима Михайловича «Годы и роли» о творческой судьбе актёра Бориса Каширина; сейчас, благодаря изданию нового сборника, эта статья снова доступна вниманию читателя: «Как зрелый художник встретил Каширин эпоху режиссёрского театра. Он узнал и периоды вынужденного простоя, и множество ролей-однодневок, и горечь оставшихся мечтаниями несыгранных ролей. Но в пестроте и сложности театрального процесса он сохранил свои темы, свою творческую манеру. Главный мотив Бориса Каширина – борьба за человеческое достоинство, за добрые начала в людях. Актёр убеждён: зритель должен верить, что в человеке живёт, не умирая, добро, и потому Каширин стремится докопаться до самых корней. Ему хочется верить, что человек поверяет совестью свои поступки. Абсолютно глухой, чёрствой души быть не может. Иначе погибает сама человеческая душа, естество». 

Особый интерес вызывают страницы, где автор анализирует особенности профессионального почерка известных омских режиссёров: «В Сергее Фаддеевиче Владычанском актёров увлекали интеллигентность, точное понимание драматургического материала, эпохи. Он старался ненавязчиво подводить артиста к своему прочтению пьесы. Юрий Александрович Альховский был экспансивным, взрывным режиссёром, но шёл от природы актёрской индивидуальности. Ефим Робертович Хигерович всегда начинал работу над спектаклем с попыток разгадать, постичь автора, подкупал обаянием человека, совместно с актёром ищущим истину. Не маэстро, знающий правду в последней инстанции, а растущий вместе с замыслом режиссёр, художник, готовый на творческий поиск ради раскрытия в актёре невыявленных ранее граней дарования…».

Отмечая индивидуальность каждого режиссёра-постановщика, В.М. Физиков выделяет их общую объединяющую черту: «в Омском драматическом режиссура верила в артистов, думала о перспективах их роста. Может быть, в бережном отношении омской режиссуры к актёру, в её стремлении к слиянию режиссёрской и актёрской идей нужно искать одну из причин того богатства счастливо осуществившихся судеб, какое являла позднее в обилии омская драма…».   

  

«Острейшей проблемой многих десятилетий был и остаётся вопрос об интерпретации отечественным театром классической драматургии. Есть ли пределы дозволенного и чем они обусловлены?»