Сергей Норышев: "Да будет она, будет, следующая жизнь!"

 Скульптор Сергей Норышев, чей «Городовой» теперь приветствует прохожих на Любинском проспекте, рассказал «МС²», как сбор хлопка однажды предопределил его творческое будущее, почему он не читает Джека Лондона и по какой причине именно теософию сделал философией своей жизни.

Сергей Норышев Да будет она, будет, следующая жизнь! Почему я так говорю? Знаю. Мне было лет пять, после тихого часа нас построили парами и повели в кинотеатр. Пока шли, у меня начало возникать ощущение, что я на этой земле уже был. Мозг начал переживать, вспоминать, прыгать. Держу девочку за руку и иду, иду вперед. Вдруг сквозь туман слышу: «Сережа! Стой! Машина!» Оказывается, мы оторвались от группы и уже ступили на шоссе. Так и не вспомнил, где и кем я был. Но что был – чувствовал точно. Конечно, я не думаю постоянно о будущей жизни, но стараюсь жить по законам морали.

Сегодня художественной литературе предпочитаю научные статьи и первоисточники. Я долго искал «свое», пока не наткнулся на книги по теософии и оккультным наукам. И сразу почувствовал: вот это – мое. На моей полке – книги Блаватской и Рерихов, «Учение Храма», «Письма махатм А.П. Синнетту», «Письма Елены Рерих», «Агни Йога». Кроме этого – книги по холодному оружию. Хотя сам я не коллекционер, единственное, что может считаться экспонатом – 103-летняя златоустовская шашка.

Есть полушутка-полупритча: «Когда ученые, героически штурмуя массив науки, наконец-то достигнут его высочайшей вершины, то с удивлением обнаружат, что там давным-давно сидят теософы». Науку с религией надо объединять, а у нас этого пока не происходит.

Раньше, когда рубили дерево или убивали скотину, молились за упокой их души. Почему? Человек, дерево, вода – все это живые разумные существа, просто у каждого свое тело, своя оболочка. Неживого ничего на земле нет. Разве что трухлявый пень. А разложившийся камень вы видели? Нет. Они живут и будут жить дольше нас. Вот принципы Живой этики.

«Кто ты», «где ты», «зачем ты» – на эти вопросы ответь себе сам. А вот вопрос «в чем смысл жизни» себе не задавай. Я все думал: ты прожил, испытал, пострадал – и что? Этот вопрос не имеет ответа. Когда это понял, тогда, наверное, и уверовал в Бога.

Как побитая собака. Как еще можно себя чувствовать, когда у тебя три года нет работы? До «Тружеников тыла» задумывались какие-то проекты, но они не получались, не проходили комиссию. Хорошо, что у меня любящая, понимающая жена.

Стараюсь не опускать руки даже в трудные моменты. От осознания того, что у тебя депрессия, легче не станет, так зачем тратить на это время?

Вот женщина. Что цепляет мужчину? Красота, простота, ум да характер. Что цепляет художника? Улыбка, цвет глаз, цвет волос, формы… скульптурные. Мужчина смотрит, из чего она слеплена, художник смотрит, как слеплена. Будущая жена – ей было 19, мне 25 – покорила во мне и мужчину, и художника.

Какой мужчина не хочет, чтобы у него был сын? Но Бог решил наградить меня двумя дочерьми. Мой род заканчивается, был бы казаком – мог бы две серьги в ухе таскать.

Переломный момент в моей жизни случился в девятом классе. Переломный – и в прямом, и в переносном смысле. Еще в средней школе получил разряд по спортивной гимнастике, но как-то пошел на кувырок, неудачно сгруппировался и сломал руку. Со спортом было покончено. Куда направить себя, размышлял я.

Не надо бояться работы, какой бы она ни была. Каждую осень в Узбекистане шла хлопковая кампания, куда сгоняли и нас, школьников. Мы шли за комбайнами и собирали коробочки с хлопком и гузапая – стебли хлопчатника. Подсохшая коробочка очень жесткая, вечером руки покрыты тонкой сеткой порезов – будто исполосованы острой бритвой. От перчаток через день ничего не оставалось – да и где напастись на всех?.. Школьников особо не жалели – вместе с хлопком и нас опыляли дефолиантом: так американцы поступали с вьетнамцами во время войны. Немудрено, что в те годы в наших краях были очень часты заболевания раком желудка и горла.

Сбор хлопка – такая скукота… Потому и курю со школы

Как-то свою норму до обеда собрал, огляделся – чем заняться? Смотрю – поливали хлопчатник, намыло глину. Чистая, хорошая. Слепил пару собачек, палочку сорвал – сделал им глазки, нос… В нашей школе работала учитель рисования и черчения, учила малышей, а с нами в числе прочих коллег ездила на хлопок. Было ей тогда лет 25. Увидела моих собачек: «Кто лепил? Позовите!» – «Тебе надо учиться, – сказала она мне. – У меня на курсах хуже лепили». Нанесла мне книжек по искусству. Так начался мой «культпросвет».

Брат лепил солдатиков из пластилина. И меня, трехлетку, научил. Через месяц я уже лепил лучше него. Брат потом это дело забросил, а я нет. Как слепил полк солдат, стал лошадей лепить: у меня была целая конюшня всех мастей. Красивое животное, грациозное, уникальное.

Кажется, я и не думал, что любимое дело может приносить доход. Мне нравилось учиться, что дальше – я не загадывал. Да и вообще хотел быть режиссером кино. В детстве засматривался фильмом «В джазе только девушки».

«Фома Гордеев» и «Мартин Иден». Эти романы читать нельзя. Они глубоко пессимистичны. Лондон написал свой роман чуть раньше, Горький – чуть позже, но они «болели» одним и тем же – ощущением бессмысленности жизни. Горький сумел пережить это и прожил еще много лет, а Лондон покончил с собой. Таких версий немало. Молодой мозг как губка. Роман Лондона вошел в меня так глубоко, что я «болел» им несколько лет. Уж лучше читать Хемингуэя.

Текст: Елена Ярмизина. Фото: Владимир Тищенко